В последнее время на парах у профессора Блэка присутствовали одни идиоты. Димитрия это не смущало - авось, поумнеют, и он даже вполне лояльно к ним относился. Но так было ровно до тех пор, пока не пришло время для того, чтобы каждый своими силами написал по обычному такому реферату. Так, для проверки знаний. Немного внеплановой, но Дима всегда любил на ночь то чтиво, которое ему щедро предоставляли студенты.
Но в этот раз анатом не захотел нести кипу бумаг домой и решил хоть частично проверить писанину в своем кабинете. Плюшек или шоколадки не предлагалось, и это его огорчило. Зато был сахар, но не было чая. Вздохнув, Блэк попрощался с мечтой о хоть каком-нибудь наполнении для своего намекающего желудка, и сел за проверку рефератов. Именно тогда он понял, что на его парах в последнее время сидят одни идиоты...
Не щадя, Димитрий выводил самые низкие баллы, нетерпеливо отшвыривая никуда не годные работы в сторону. Ему подумалось, что на них еще нужно потоптаться как следует, чтобы те приняли тот вид, которому соответствовали по своему содержанию. Привитые манеры бы ему не позволили молча отнести бумажки в туалет. Студентам хоть и нечем там порой подтираться, но увидев свои работы, они огорчатся.
Проверяя и раздраженно отталкивая очередной шедевральный опус сумасшедшего, Блэк потихоньку начинал злиться. На весь белый свет. На себя, на этих дебилов, и на тех недоумков, что сделали эту бумагу: зря сырье перевели. Древесина, между прочим, недешево стоит...
От переживаний по поводу экологической ситуации в стране и цен на дерево, Диму отвлек знакомый низкий голос.
-Сахар на подоконнике, кастрат несчастный, - рефлекторно отозвался он, приступая к новому реферату. - И в следующий раз стучись, а то мало ли, чем и с кем я могу быть занят.
Ровно спустя три секунды вежливо охуевающей тишины Дима понял, что хрипловатый низкий голос явно не принадлежит ни Джону, ни Ричарду, и вообще ни одному знакомому мужчине. И что таки да, в дверь постучались, но он так увлекся пожеланиями сдохнуть от икоты всем своим студентам, что не обратил на это никакого внимания. Посмотрев в сторону двери, он увидел новую преподавательницу журналистики. Но ее имя вспомнить так и не смог: интуитивно чувствовал, что не нравится этой суровой дамочке, а потому не утруждал себя такими мелочами, как внесение ее в свою память. К тому же из-за невысказанного, но ощутимого напряжения, в особенности с ее стороны, Дима часто ловил себя на мысли, что она ему как-то... некомфортна? неприятна? Странное чувство он, в общем, испытывал.
-Обознался. Что встала? Сахар на подоконнике, - буркнул он, тут же с необычайным интересом увлекаясь в реферат о плейотропии и эпистазе. Единственный, который был написан боле-менее сносно.
Но присутствие в столь поздний темный час малознакомой женины его немного волновало. Особенно если выключить свет и представить, что это и не она вовсе...
Дима облизнул внезапно пересохшие губы. Взяв с края своего стола бутылку, он щедро отхлебнул оттуда живительной влаги.

Отредактировано Dimitry Black (2011-12-27 13:12:25)

Подоконник находился ровно напротив двери. Конечно, у Димы был сахар в столе. А еще там обычно был чай, кофе, сливки, вкусности и сладости, и прочая дребедень. Но давать какой-то чуть ли не первой встречной подходить к собственному столу и черпать сахар оттуда... ну уж извините, Блэк всегда был собственником. Он бы и Смита удушил, вздумай тот пробраться в стол анатома.
Пока что безымянная для Димитрия новая преподавательница шла подчеркнуто неторопливо. Быстрее бери сахар и убирайся, черт возьми! - хотелось рявкнуть ему, чтобы снова остаться наедине с тупостью своих студентов и горько плакать над их рефератами. Однако он этого не сделал. Взгляд оказался прикован к заднице, которая плавно покачивалась вместе с широкими бедрами... туда-сюда... влево-вправо...
Дима аж залюбовался, отвлекаясь от плейотропии и подпирая щеку кулаком, продолжая неотрывно следить за пятой точкой преподавательницы. Лишние мысли начисто вымело из головы, там теперь царила приятная, ничем не напрягающая пустота. А все то, что начинало напрягать находилось ниже уровня столешницы и никем не наблюдалось, разве что очень ощущалось Блэком, но он как-то дружно сделал вид, что чужая попа ему интереснее.
Можно было невольно задуматься - как давно в постели анатома не появлялось такой хорошей, чудесной, отзывчивой попы? Нет, у Блэка, конечно, имелся еще и свой собственный зад, тоже, без сомнения, хороший и чудесный, но вот вряд ли его можно назвать отзывчивым. Скорее философски пофигистичным. Ремни, потоп, шило - на все ему было пофиг.
Она взяла сахарницу, развернулась и направилась к выходу. Взгляд серых глаз некоторое время задумчиво созерцал ширинку, а потом, открыв для себя новую истину, поднялся выше, уперевшись в грудь. В нехилое такое декольте. Это было несправедливо. Кто-то круглосуточно имеет при себе сиськи, а кому-то надо прилагать усилия, чтобы поиметь их всего на несколько часов. И то не факт, некоторые барышни больно уж ревностно к своим сокровищам относились.
И вообще, наверное конкретно эти сиськи, эту задницу, и эти черные волосы, томящиеся в высоком хвосте, уже наверняка кто-то имеет.
Дима даже не успел опустить взгляда на рефераты. Просто, ради приличия. Он машинально облизал губы еще раз, а потом сахарница разбилась. Стало жалко сахар. Вот кто-то же работал, трудился, получал его. Сколько молекул сахарозы мечтали раствориться в горячей в воде, и уже в чьем-то организме распасться до глюкозы! А теперь все, каюк их светлым мечтам.
От неожиданности Блэк вздрогнул. Ручка в его руке прочертила длинную зигзагообразную линию на реферате. А ведь этот лист был неплох относительно своего содержания!
А вздрогнув, он громко и витиевато сматерился. От той же неожиданности он смешал все знакомые ему пять языков в одну кучу, и мат получился столь же заборист, как русский, но звучал на японском.
-Не умеешь ходить на кроссовках - вали на каблуки, - раздраженно выпалил Блэк. - Что? Я сказал что-то не то?
Несколько секунд тишины. Серые глаза снова нашарили грудь и отказывались от нее отрываться. Округлости Диму успокаивали. Язык снова скользнул по губам. Мозг лихорадочно соображал, что такого было сказано, что на него смотрят, как на упавшую с неба святыню.
Ах да, в этой стране принято говорить по-французски...
Дима снова выругался. От расстройства пальцы раздраженно отбросили от себя ручку.
-Совок и веник в углу. В каком именно, можешь не спрашивать, мне и самому интересно.
В столе был сахар. Много белого сахара. Сладкого сахара. Но какой к черту сахар, когда у этой идиотки напротив такой вырез и такие губы?
-И возмещать ты чем собралась, натурой? - поинтересовался Дима. И сложно было сказать, чего в его голосе больше: ехидства или иронии.

Отредактировано Dimitry Black (2011-12-29 01:12:02)

Товарищ просветитель в области журналистики молчала почти все время, разве что соизволила ответить на фразу о том, что следовало бы носить каблуки, если в кроссовках ноги заплетаются. Дима хмыкнул. Громко и выразительно хмыкнул, так, чтобы она его хмыканье услышала. Такое снисходительно-покровительствующее "хм". А вот информация о том, что изощряться не для кого, Блэка внезапно порадовала. Он прямо-таки расцвел. Возможно потому, что мама учила его не посягать на чужое. А тут такое ничем не обремененное красивое тело плавно шествует за веником... Правда, безымянное тело, но мало ли как можно обратиться к девушке? Димитрий был сведущ в многочисленных имязаменительных обращениях, единственное, что его беспокоило, что с конкретно этой особой ему придется встречаться в универе, и явно не единожды. Как тут без имени?
И вообще, с какой стати он размышляет так, словно они уже переспали?
Блэк был реалистом и иллюзий не строил. Он вовсе не ждал, что сейчас она разберется с сахаром и тут же на него накинется, повалит на стол и изнасилует в лучших традициях истосковавшейся по мужскому телу женщины. Но и не накручивал себя на тему того, что сейчас такой лакомый кусочек вежливо поставит совок и веник обратно в угол (кстати, те были наказаны за то, что анатом в сове время не сумел найти их сам, потому-то в углу и стояли), вежливо извинится за причиненные неудобства и уйдет. Нет, в его мыслях не было ничего такого.
В его мыслях было отражение стоящей к нему спиной в позе знака зодиака преподавательницы журналистики, и тот факт, что сквозь белую майку просвечивает черный лифчик.
Дима снова хмыкнул, на этот раз оценивающе. И уже не волнуясь на тему того, услышат ли его оценивающее хмыканье или нет.
-Молчание - знак согласия? - поинтересовался Блэк, вставая из-за стола и обходя его. Сев на угол, он продолжил созерцать пятую точку девушки, словно разговаривал с ней, а не с ее обладательницей. - И когда же столь прелестной деве будет удобно навестить меня, дабы в физическом виде принести свои драгоценнейшие извинения за то, что она рассыпала мой любимый сахар, разбила мою любимую хрустальную сахарницу, чем спровоцировала меня на порчу реферата, который написал мой любимый ученик? - черта с два, Блэк бы и лица его вспомнить не смог, но разве сейчас это так важно? - Я бы, конечно, не стал вас удерживать, и предложил решить все здесь и сейчас... - задница мерно шествовала в угол, чтобы поставить туда совок и веник, и Дима невольно раскачивался в такт ей, все так же не отрывая взгляда и скрестив руки на груди. Голову он заинтересованно наклонил чуть в сторону. - Но будет ли сие нескромное предложение для вас удобным, ммм... мадемуазель?
Блэк шел ва-банк. Он не знал, перепадет ли ему хоть что-то. Если да - а шанс этого минимален - то все будут счастливы. А если нет, то в лучшем случае, что он получит - пощечину. Однако с учетом нрава девушки, он отчего-то не сомневался, то это будет мощный правый апперкот, которому он противиться не станет, ибо даже выставлять защиту, когда тебя бьет дама - дурной тон. Но это с лучшем случае. В худшем она устроит скандал, и Диму-таки выгонят к чертовой матери из Адельфи, как грозятся вот уже несколько лет.
Она обернулась, и в животе у Димы... нет, там не запорхали бабочки, там промчался бешеный лось. И все как-то странно, страшно и сладко, - сжалось в предвкушении.
Взгляд перебегал с губ на черный лифчик. Абсолютно черный лифчик под белой майкой.

Вопрос журналистки прозвучал дивной музыкой для слуха анатома. В нем не было ничего такого особенного, но все равно, сердце как-то предательски замерло, а потом не забилось даже – восторженно затрепыхалось. Подскочило куда-то вверх, ударившись о глотку, и вернулось на свое место, приказав желудку сделал немыслимый кульбит. Такой же кульбит совершает желудок пятнадцатилетнего парнишки, когда он видит девушку, в которую влюблен, что называется, до потери пульса. Но Дима пока что не был не в кого влюблен.
-Ну, я как бы с рождения… даже чуть раньше, с момента зачатия, - на чуть влажных после языка губах появилась двусмысленная ухмылка. Блэк качнул бедрами. Вызывающе так, как бы намекая, в каком именно месте он охуел с того момента, как зародилась та новая жизнь, в паспорте которой будет написано: «Димитрий Джон Альфард Блэк».
А потом все произошло очень быстро, но потом в памяти анатома воспроизводилось очень медленно, словно в каком-то совершенно идиотском кино. Девушка недолго стояла напротив, хмуря брови и грозно сверкая глазами, на которые Дима почти не обращал внимания – его больше интересовали губы. Она как-то совершенно внезапно и неуловимо оказалась рядом, а потом левую щеку обожгло болью. Очень неприятно садануло, как будто струна на гитаре порвалась и ревниво хлестнула по коже, оставляя там пунцовый след. Дима знает, каково это – однажды вот так уже лопнула струна, и на его ноге осталась длинная узкая полоска, которая долго сходила. Пощечины исчезали гораздо быстрее. Вот только от них было намного, намного обиднее.
Серые глаза Блэка, до того наглые, внезапно приобрели очень несчастное выражение. Совсем как у маленького мальчика – у них глаза всегда такие большие, с длинными пушистыми ресницами, которым любая девочка позавидует, это часто так – у которого в новогоднюю ночь отобрали все подарки. Очень грустные детские глаза, который спрашивали: «За что так со мной? Что я такого сделал?». В безобидном трепе Дима не видел ничего такого, за что можно было бы ударить человека, особенно когда сам свои слова до конца всерьез не воспринимаешь. Особенно обидно было не то, что бьют по лицу, и даже не то, что бьет девушка… а что это ладонь, а не кулак. Миниатюрная женская ладошка. Замечательно.
Такой взгляд просуществовал меньше секунды, а потом в зрачках сухим хворостом вспыхнула злость. Журналистка была удивлена своим поступком, смотря на ладонь так, как будто впервые в жизни ее увидела. Она была удивлена, а Блэк скатывался в глухую ярость. До инфантильного сознания мальчишки упрямо не доходила та истина, что кое-что лучше держать за зубами, чтобы потом по этим зубам не получить.
Взгляды пересеклись, и она почти сразу же опустила свой, уставившись на губы. Дима машинально облизнулся: пристальное внимание к своим губам всегда вызывало у него этот почти рефлекторный жест. А еще спустя секунду он понял, что они целуются, и ему стало так жарко не от злости, а от внезапно вспыхнувшей страсти. Одежда сразу же показалась лишней и ненужной, а контакт губ – недостаточно близким. Этого было мало, мало!
-Заткнись и не отвлекайся, - выдохнул Блэк в короткую передышку, когда девушка пообещала позднее вплотную заняться его лицом.
Ее руки, расстегивающие ремень на его джинсах, вскружили голову. Вскружили, а потом резко отключили всякое подобие разума. Дима быстро помог журналистке расправиться со своим ремнем, а потом развернул обоих, так, что теперь уже не она его прижимала к столу, а он ее.
Быстро стащить белую майку, стащить и отбросить в сторону. А она цепляется за руки и падает совсем близко. Потом содрать с нее штаны, позволив тем безвольно упасть на пол. Подхватить и усадить на стол, с нажимом проводя ладонями по спине, заставляя прогнуться и прижимая ближе к себе. И, самое главное, не отрываться, ни на мгновение не отрываться от жарких сладких губ. Иначе все, конец – эта иллюзия исполнившейся так внезапно мечты может раствориться, рухнуть, развеяться прахом и пеплом по ветру!
Блэк тихо зарычал от нетерпения, сметая рукой все со стола и заваливая на нее журналистку, прижимая своим телом к столешнице, автоматически устраиваясь между ее ног. Разорвав поцелуй, он скользнул губами ниже, немного собственнически покусывая шею, оставляя на ней следы собственных зубов. А еще завтра с утра там будут засосы. Яркие, пунцовые, наверняка ей придется прийти в Адельфи в шарфике и ссылаться на простуду.
Голова кружилась, кожа горела, а любая секунда промедления казалась смертельной. Запах ее тела сводил с ума, сбивчивое дыхание обжигало, и уже не было дела до того, что дверь осталось открытой…

А вообще, если честно, то довольно странную тенденцию можно заметить в тот момент, когда мужчину и женщину внезапно с головой накрывает внезапной волной возбуждения. Как бы скромна не была девушка или, наоборот, как бы застенчив не был парень, первой без одежды всегда остается именно представительница прекрасного пола. Так же произошло и на этот раз: утробно рычащий от дикого возбуждения Блэк еще даже не лишился своей белой футболки, разве что ремень с крупной пряжкой на его джинсах был расстегнут и свободно болтался, позвякивая, а журналистка уже была на столе голая.
Го-ла-я. Абсолютно.
И почему-то осознание этого заставляло сердце колотиться с сумасшедшей кровью, качая горячую кровь в теле, утомленном долгим отсутствием секса. Эта мысль сводила с ума, заставляла то замирать на мгновение, позволяя рукам свободно скользить по обнаженным крутым бедрам, оглаживая каждый изгиб и чуть сжимая упругую нежную кожу под едва дрожащими пальцами, а то заставляла вздрагивать, словно его с головой резко опустили под холодную воду. И каждый раз, когда Дима так вздрагивал, девушка под ним нетерпеливо впивалась ногтями в спину.
А ногти в его спине – это отдельная тема. Почему-то часто случалось так, что девушки не царапали спину. То ли считали это слишком вульгарным, а может просто боялись причинить Блэку боль. А анатому хотелось феерии чувств: страсти, хриплых стонов в пять утра, безумного секса в любом месте, хотя бы немного для этого приспособленном, хотелось огня и жара. Возможно, что и боли. Какая же страсть и тот самый безумный секс, когда спина целая? И сейчас, когда журналистка, нетерпеливо извиваясь и ни на мгновение не разрывая глубокого и жадного поцелуя, все сильнее вонзала ногти в смуглую кожу спины, башню у Димы снесло окончательно.
Мелькнула где-то на периферии сознания мысль о презервативах. Мелькнула, но тут же исчезла, не оставив прощальной записки. Находясь в таком взбудораженном состоянии Блэк решил, что «а похуй, чего терять? Залетит – женюсь!». Решил, и тут же забыл об этом, нетерпеливо расстегивая и спуская джинсы, разрывая на парку секунд поцелуй, чтобы стащить футболку. На большее серого вещества у анатома не хватало.
Зато у журналистки хватало – она выгнулась, потянувшись к ящичкам в столе. И, о чудо! Ее поиски увенчались успехом! Даже не смотря на то, что сам хозяин стола даже и не знал, что там есть в его недрах.
-Да блять, забей ты уже на нее! – почти взмолился Дима.
Терпеть не было сил, но упрямая девушка все равно сначала использовала не менее упрямую резинку по назначению. Признаться, Блэку они не нравились, но не пользоваться ими не получалось: это только акробат Смит мог в последний момент выйти из девушки и кончить в сторону. Анатома на такой подвиг бы не хватило, даже под страхом смертной казни.
Пальцами зарылся в густые волосы, рассыпавшиеся по плечам – кажется, тугая резинка для них лопнула – и привлек девушку к себе, нетерпеливо и властно целуя. И вошел, резко и глубоко, сразу до упора.
Ногти снова впились в спину и прочертили там длинные полосы. Дима со сдавленным, прерывистом выдохом чуть прогнулся, всем телом прижимаясь ближе к журналистке, и снова двинул бедрами, теперь уже не останавливаясь и не замирая. Только кусая в поцелуе ее губы и отчего-то искренне надеясь, что в этот раз его спина будет исполосована женскими ногтями едва ли не в кровь.

А потом все в памяти как-то смазалось, стало расплывчатым. Плавилось от жара двух тел. Остались только сдавленные стоны в поцелуй, и покалывание в чуть припухших губах. Ладони скользили по телу, очерчивая изгибы, исследуя новое, от того немного непривычное тело; сжимали плечи, с нажимом проходились по позвоночнику, прижимая тело журналистки.
Удовольствие билось и пульсировало где-то внутри и внизу, разрядами тока отдаваясь в каждую клеточку тела. Время замирало. В мышцах ощущалась необычайная легкость, гибкость. Девушка прижималась к Блэку, царапая спину. Через несколько минут он снова повалил ее на стол, подхватывая под колени, чуть выше поднимая ноги: проникновение получалось глубже.
Дима зажал рот девушки ладонью, как-то очень не вовремя вспомнив о том, что дверь открыта, а в Адельфи еще могу оставаться люди.
-Чуточку тише, милая, - сдавленно прошептал он, быстро облизывая губы, и, не удержавшись, склонился чуть ниже, покусывая мочку ее ушка острыми клыками. Ненадолго замедлился, двигаясь в ней в чем-то даже осторожно и нежно, будто бы специально издеваясь и выматывая, но на самом деле чутко прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Бешеный стук собственного сердца заглушал все звуки. – Мы же не хотим, чтобы нас застукали? – жарко выдохнул Блэк, снова резко ускоряясь.
В таком состоянии у него ничего бы, наверное, не получилось сделать плавно. Только быстро или грубо. Вот и сейчас было так.
А еще сейчас действительно любой мог войти в кабинет и увидеть, как профессор Блэк на своем собственном столе трахает учительницу журналистики. И делает он это с большой самоотдачей, страстно, и, пожалуй, жестко.

Отредактировано Dimitry Black (2011-12-30 17:12:09)